Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе.
(Блаж. Августин Гиппонский. Исповедь)
В одном из своих произведений Жорж Бернанос описывает диалог некоего сельского священника и его давнишнего товарища по семинарии, в прошлом игумена, но оставившего служение в силу некоторых внутренних противоречий и ушедшего на светское поприще. Этот экс-священник пытается радостно и весело описать все прелести светской жизни, изобразить эйфорию свободы, поделиться тем сладостным воодушевлением, что якобы наполняет его душу. Но простой сельский пастырь замечает в его глазах за всеми этими громкими мотивирующими речами непреодолимую звериную печаль. Именно глаза выдают его истинную обессиленность, настоящую боль…
На самом деле каждому человеку, пребывающему в ограде Церкви, приходилось встречаться с людьми, которые по той или иной причине покидали эту ограду, на время или навсегда. Психологи называют это профессиональным выгоранием; то мучительное состояние, в котором человек перестает видеть смыслы в своем делании. И чем сильнее была крепка привязанность ушедшего к атмосфере религиозного, тем жестче он осуществляет свой первоначальный разрыв. Так уж устроен наш мозг, что для смены парадигмы, образа мышления, оценочной системы ему требуется не просто десакрализировать прежнюю систему оценок и координат, но даже демонизировать, опошлить, осквернить оную. Только тогда возможна перемена. Только тогда возможно начать поиск новых смыслов в новой системе.
И разум начинает искать. Но чем глубже удаляется в эти поиски, тем сильнее вероятность дальнейшего разочарования, постепенно доводящего человека до безумия. «О пути извилистые! – восклицает блаженный Августин. – Горе дерзкой душе, которая надеялась, что, уйдя от Тебя, она найдет что-то лучшее. Она вертелась и поворачивалась и с боку на бок, и на спину, и на живот – всё жестко. В Тебе одном покой.» Ведь не может человек отречься от истинного сокровища, променяв его на блеск разноцветного стекла, и не постичь при этом горестного смертоносного разочарования.
И эта история с отречением от своего истинного призвания – нести слово Божие людям – не нова. С самого зарождения христианства мы знаем примеры, когда (не важно, по каким причинам!) призванные на высокое служение люди отрекались. Одно из самых известных отречений в мировой истории – отречение Петра. Это сегодня нам просто говорить об этом событии, ведь мы знаем, что за ним последовало покаяние и следование по пути апостольской проповеди даже до смерти. Но в тот трагичный исторический момент судьба апостола была не так очевидна. Представить только, как сильно он был запутан внутренне: только что, накануне, он, не кривя душой, признается Христу в любви и готовности идти с Ним до конца, а мгновение спустя – он предатель, отступник, трус и беглец. Трудно вообразить глубину его смущения и непонимания собственных действий и поступков. Трудно представить ураган смятения, что обуял его после того, как петух возгласил трижды.
«Я говорю тебе: ты – Петр, и на сём камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её» (Мф. 16:18). Размышляя над этими строками Священного Писания, один из виднейших библеистов современности Барт Эрман задается вопросом: «А если Христос знал о том, что будет с Ним, и как ученики, не исключая и Петра, предадут Его, то как он мог назвать этого человека камнем, фундаментом для здания?». Все мы прекрасно знаем, что Петр оказался далеко не камнем, а скорее зыбким песком, на основании которого даже шалаш поставить было бы невозможно. Горячность его характера сыграла с ним роковую шутку, приведшую его к отречению, предательству, к одной из самых известных в истории измен. Но эта же горячность характера дала Симону и искреннее раскаяние, истинную метанойю, парадоксально преобразовавшую песок в Камень.
Читая Эрмана (человека, который сам пережил сложнейшие духовные трансформации), я влюбился в этот образ апостола Петра, погибающего в своем отречении и воскресающего в своем покаянии. Ведь именно в нем, как мне кажется, любой из нас, – тех, кто когда-то оказался под архиерейским омофором на Таинстве рукоположения, – сможет найти сакральное утешение и надежду в минуты отчаяния и потери ориентиров. Обращаясь к апостолу теперь в молитвах, я не могу не надеяться, что этот первоверховный, бывший искушен однажды, но исцеленный, может и мне, искушаемому, помочь.
Мы знаем, что и горы, и люди способны разрушаться. Правда, люди по причине своего высокомерия и глупости. Но если разрушение гор для природы – это всего лишь смена рельефа местности, ничего для нее не означающая, в силу ее бесстрастности, то разрушение собственной жизни для человека – это всегда трагедия. Причем эта трагедия не для него одного, но и для тех, кто его любит.
Как однажды сказал Оскар Уайльд: «Люди всегда разрушают то, что любят больше всего».
Но потеряв, мы приобретаем. Говорят, что познание истинного блага не требует личностного опыта познания зла. Наверное, это верно. Но только для святых или, как минимум, сильных духом людей. Но я не такой. Как и первый Адам в минуты своего падения, как и ученик Второго Адама – Петр в дни своего отречения. Святые люди просты, ровны; их жития изобилуют эпизодами, когда, несмотря на все испытания и треволнения, что выпадают на их долю, они сохраняют спокойствие, ровность, рассудительность, бесстрастность. Но это идеалы. В реальности любопытство и несогласие с правилами толкают Адама на преступление, а горячность и пылкость – Симона на предательство. И даже если эти события разворачиваются всего лишь в притчах, они становятся для нас более реальными, нежели то, что мы делали на прошлой неделе. Они – больше самой реальности. Реальность оттого изменяется, трансформируется. В этой реальности мне уже не важно, как отреагирует президент Италии на вызовы его Парламента, но мне более чем важно, что скажет мой отец, когда вновь увидит меня приближающимся к имению своему после долгого моего странствования в поисках греха. И теперь мне не важно даже, что скажет мой старший брат, завидев устроенный в честь отцовского милосердия пир, ибо я уже получил прощение. Но мне важно, видя его любовь и всепрощение, ответить ему покаянием. Ведь и отцу не важно, чем я питался – рожками в свинарнике или изысками французской кухни, – и где я жил – под деревом на выпасе или в царском дворце. Он еще даже не спросил: «А почему ты возвращаешься?». Но, завидев меня издали, он, облеченный всей своею властью и силой, бежит навстречу, словно юноша, лишь бы поскорее принять заблудшего в свои бесконечно любящие объятия. Он не стал слушать моей долгой исповеди, я лишь успел произнести: «Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим…»; но он уже повелевает: «Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк. 15: 20-24).
Мне кажется, что истинное милосердие Божие проявляется даже не тогда, когда Он посылает заблудившемуся ориентиры на возврат к верному пути, но когда Он в образе Любящего Отца распахивает тебе Свои объятия, прижимая твою покаянную голову к Своей груди, давая тем самым надежду, что есть еще возможность вернуться к своему истинному призванию. Этим отцом для сына может стать родной отец, а для священнослужителя – его архипастырь, который, несмотря на облеченность властью, думает о простых священнослужителях не как о механизмах, но видит в людях людей.
И мне кажется, что такое возвращение ярче и слаще для души человека, нежели тот период, когда он жил, принимая все как данность. Ведь опыт потери и возвращения – это несравнимый ни с чем путь, указующий на все твои недостатки, раскрывающий изнанку души. Путь, пройдя который, ты точно знаешь, где твое сокровище, и благодаришь Бога за то, что Он, несмотря на все твои преступления, Своею милостию это сокровище не отнимает от тебя.
В бессмертном произведении Э.Л. Войнич «Овод» мы видим художественное отображение противоположной истории, когда даже перед лицом смерти революционер Артур Бертон, в прошлом человек Церкви, невзирая на мольбы своего отца и когда-то наставника кардинала Монтанелли, не желает принести покаяние. «Падре... ваш бог... удовлетворен?» – последние его слова, слова отчаяния, слова горечи.
Это безумие, в которое человек впадает, разрушая собственную жизнь, может довести его до крайности, если рядом не окажется другой человек, способный вернуть заблудшему через покаяние – сознание. Этот человек, как в притче о блудном сыне, способен простить, принять и воскресить заблудшего. Человек, что умеет прощать. Человек, что просто умеет любить…
Говорят, что познание истинного блага не требует личностного опыта познания зла. Но это лишь для сильных духом людей… Для нас же остается надеяться на милосердие Бога и на прощение. И одно еще утешение, что даже это время отречений и сомнений Господь может исцелить, «ибо искушен быв может и искушаемым помощи. Бог, яко Бог Благий, да управит зло во благо».